Сократите текст Когда мы Польшу и приблизились к границе Чехословакии, довоенный зелёный мир юности стал сниться нам в глухие осенние ночи под мрачный скрип сосен, под стук пулемётных очередей. Я видел сон: в тёплой траве трещали кузнечики, стояла июльская духота в ельнике, с грохотом и лёгкими молниями обрушивалась лавина дождя; потом снилась волейбольная сетка и свежесть ливня, отяжелевшие ветки сирени и синий дымок самовара на даче под Москвой. В другом сне падал крупный снег, а я стоял с девочкой, имя которой забыл; в руках у нас коньки, мы только вернулись с катка, и нам не хотелось расставаться.
Эти сны были болезненной тоской по России, по Родине. Это чувство возникало в самые отчаянные, самые опасные минуты боя, когда мы глохли от разрыва снарядов, визга осколков, автоматных очередей, когда ничего не существовало, кроме скрежета ползущих немецких танков, раскалённых до фиолетового цвета, кроме чёрных лиц солдат, сутулой спины наводчика и хриплых команд. Чем ближе была Германия, тем ближе был дом, тем чаще мы возвращались в юность, которую хотели продолжить после войны.