"Дракон" — одно из самых многозначных и глубоких произведений Евгения Шварца. Страшная, горькая, пессимистичная пьеса. Иногда я даже задумываюсь: "А понимал ли до конца драмтург Шварц, что он написал на самом деле?" Порой кажется, что Шварц безсознательно опускается на такие глубины, заходит в такой поддонный ил, что не представляет, какие чудовища могут в них скрываться. Советская цензура вполне справедливо уловила в этой пьесе какую-то инаковость, инородность, несмотря на вполне очевидный антифашистский пафос. В конце концов, по-настоящему страшен у Шварца отнюдь не сам Дракон, каким бы могущественным он не казался. На каждого Дракона, рано или поздно, но всегда найдется свой Ланселот. По-настоящему страшным оказывается то, что остается после того, как Дракон уничтожен. После любого Дракона остаются люди с пустыми и выжжеными душами, которые практически сразу начинают не то чтобы подыскивать, а самым натуральным образом создавать себе нового Дракона. Благо, подходящего для подобной цели материала, вокруг имеется в избытке. Шварцевская фраза о том, что прежде всего надо "убить дракона в себе" стала своеобразной визитной карточкой пьесы. Эта фраза прекрасно коррелируется с известным чеховским высказыванием "по капле выдавливать из себя раба" (детский писатель Л. Пантелеев вспоминал, что Чехов был для Шварца не просто любимымым писателем, но и образцом — как художник и человек). Но как произвести эту невероятно мучительную операцию по убийству "внутреннего дракона" и, главное, чем наполнится человеческая душа, когда все "внутренние драконы" будут благополучно изничтожены — на эти вопросы Шварц не смог дать исчерпывающего ответа. Но гениальное произведение потому и оказывается гениальным, что из него всегда можно вытащить гораздо больше смыслов, чем их удалось вложить в текст самому автору
"Дракон" — одно из самых многозначных и глубоких произведений Евгения Шварца. Страшная, горькая, пессимистичная пьеса. Иногда я даже задумываюсь: "А понимал ли до конца драмтург Шварц, что он написал на самом деле?" Порой кажется, что Шварц безсознательно опускается на такие глубины, заходит в такой поддонный ил, что не представляет, какие чудовища могут в них скрываться. Советская цензура вполне справедливо уловила в этой пьесе какую-то инаковость, инородность, несмотря на вполне очевидный антифашистский пафос. В конце концов, по-настоящему страшен у Шварца отнюдь не сам Дракон, каким бы могущественным он не казался. На каждого Дракона, рано или поздно, но всегда найдется свой Ланселот. По-настоящему страшным оказывается то, что остается после того, как Дракон уничтожен. После любого Дракона остаются люди с пустыми и выжжеными душами, которые практически сразу начинают не то чтобы подыскивать, а самым натуральным образом создавать себе нового Дракона. Благо, подходящего для подобной цели материала, вокруг имеется в избытке. Шварцевская фраза о том, что прежде всего надо "убить дракона в себе" стала своеобразной визитной карточкой пьесы. Эта фраза прекрасно коррелируется с известным чеховским высказыванием "по капле выдавливать из себя раба" (детский писатель Л. Пантелеев вспоминал, что Чехов был для Шварца не просто любимымым писателем, но и образцом — как художник и человек). Но как произвести эту невероятно мучительную операцию по убийству "внутреннего дракона" и, главное, чем наполнится человеческая душа, когда все "внутренние драконы" будут благополучно изничтожены — на эти вопросы Шварц не смог дать исчерпывающего ответа. Но гениальное произведение потому и оказывается гениальным, что из него всегда можно вытащить гораздо больше смыслов, чем их удалось вложить в текст самому автору