Отец его имя — григорий александрович гуковский. он был известный учёный, на его лекции сбегались но я пишу не об учёном, которого лучше, чем я, знают друзья и ученики, я пишу о своем отце и о той культуре отцовства, которой он обладал. такова была наша семейная традиция: воспитанием детей руководил мужчина. правильно это или нет — не знаю. но так сложилось. и для меня главным лицом всегда был отец. сколько себя помню, отец всегда работал. зимой, когда я вставала впотьмах, у него давно горел свет — он сидел за столом. или его уже не было: ушёл в университет читать лекции. я завтракала сама и шла в школу с сознанием, что тоже иду на работу. постепенно я стала понимать, что он пишет с раннего утра за своим письменным столом. про «недоросль», про крылова и державина. о xviii века. вот почему на его полках столько старых книг, которые мне разрешается трогать с непременным условием ставить на то же место. книги свои он любил самозабвенно. я имела право их читать, но ни я, ни мать не допускались к священнодействию: отец всегда сам чистил книги. два раза в год он с утра влезал на лестницу с влажной тряпкой и бережно протирал каждую книжечку. мы жили в деревянном доме. в комнатах печи были старинные, изразцовые: у меня голубая, у него — зелёная. отец топил эти печи, сам чистил дымоходы. когда я лезла за ним в трубу, он не отгонял, только просил переодеться. он всё когда мой сын впервые влез на лестницу и сменил перегоревшую пробку, я почувствовала себя счастливой. до сих пор мужчина, не умеющий своими руками выполнить любую работу по дому, вызывает у меня брезгливое недоумение. отец чтил понятие дома, семьи. семья — это был праздник. дом вела, конечно, мать. отец любил всё, что делала мать, и радостно подчинялся ей. я любила его без памяти — как отца. но, кроме того, он был для меня идеалом мужчины. знаю: он был некрасив, но понимаю женщин, которые до сих пор , будто он был красивый: это ученицы, те, кто видел его в работе. он научил меня чувствовать себя женщиной: подвигал стул, всегда пропускал в дверь впереди себя; не помню ни разу, чтобы я, вернувшись из отъезда, не нашла у себя в комнате не было темы, которой бы он избегал в разговорах со мной. раз или два в месяц он проводил со мной целый вечер — читал вслух. до сих пор я слышу его голос, когда перечитываю «полтаву», «медного всадника», «горе от ума» — да, наверно, почти всю классику. он вообще меня не воспитывал. не помню ни одного нравоучения, выговора, никаких нотаций. он сердился на меня, как сердятся на равного человека. и он не прятал от меня своей жизни — наоборот, вводил, втягивал в неё, заражал меня своей жизнью. в детстве я была этим счастлива. отец был самый сильный, самый умный, самый мужественный из всех мужчин. теперь, прочитав его письма друзьям, я знаю, как нелегко, иногда страшно и одиноко ему бывало, как он хватался за любую работу, чтобы мы не испытывали лишений. тогда я этого не видела. он был центром мира, вокруг него кипели люди, всем было с ним интересно, всем он был нужен, всем . краткое содержание (изложение)

Родился в семье инженера-технолога Александра Моисеевича Гуковского, уроженца Одессы. Отец был директором-распорядителем акционерного общества чугуно-медно-литейного и механического завода «Атлас» и директором правления общества «Вольта», приходился двоюродным братом Виктории Леонтьевне Гуковской (1864—1881), участнице народовольческого движения в Одессе[1]. Брат искусствоведа М. А. Гуковского, племянник историка адвокатуры И. А. Хмельницкого.

В гимназические годы он пережил увлечение символистской культурой, испытал влияние видного критика Акима Волынского, знакомого его отца.[2] В 1918 поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, преподаватели отмечали его эрудицию и интерес к науке. В 1923 году закончил факультет общественных наук Ленинградского университета, в том же году стал преподавателем в средней школе № 51города Ленинграда, расположенной на улице Правды (работал до 1928 года).

С 1924 по 1930 год — старший научный сотрудник в Государственном институте истории искусств.

С 1930 по 1935 год — доцент, а затем профессор в Коммунистическом институте журналистики. С 1935 — профессор в ЛГУ, затем заведующий кафедрой русской литературы. Одновременно с 1931 по 1941 является старшим научным сотрудником Института литературы АН СССР. В 1934 году в Пушкинском доме была сформирована группа по изучению русской литературы XVIII века, с первого дня возглавленная Гуковским. С 1936 года — доктор литературоведения.

В 1933 году был принят в Союз писателей СССР. С 1937 года — заведующий кафедрой литературы Ленинградского института усовершенствования учителей, с 1938 — заведующий сектором ЛО Академии педагогических наук.

В октябре 1941 года был арестован по обвинению в контрреволюционной агитации, в конце ноября освобожден «за недостатком улик». Пережил первую блокадную зиму Ленинграда, в марте 1942 года эвакуировался вместе с университетом. В эвакуации читал лекции в Саратовском университете, затем становится проректором по научной работе в этом же университете. Некоторое время преподавал в ГИТИСе, в Ленинград вернулся лишь в 1948 году.

В июле 1949 года был арестован в рамках «борьбы с космополитами». Тогда же был арестован его брат Матвей. Умер в апреле 1950 от сердечного приступа в московской тюрьме Лефортово.

26 июля 2015 года в Санкт-Петербурге на 13-й линии Васильевского острова на фасаде дома 56, который стоит на месте деревянного особнячка, откуда уехал, но куда уже не вернулся Гуковский, был установлен мемориальный знак «Последний адрес» Григория Александровича Гуковского[3].

Область профессиональных интересов — история русской литературы XVIII и XIX веков. Автор первого в СССР систематического курса по истории русской литературы XVIII века (Лидия Гинзбург вспоминала: «У Гуковского в ранней молодости (мы тогда как раз познакомились) был особый комплекс противостояния. Туда входила разная архаика, вкус к дворянскому укладу русской жизни. Эта наивная, задиристая позиция принесла, как ни странно, отличные плоды — открытие русской литературы XVIII века».[4]).

В начале научной деятельности Гуковский входил в круг младоформалистов, в 30-е годы искренне увлекся марксизмом в его социологическом варианте. Предложенная им социологическая интерпретация русской литературы XVIII столетия принята до сих пор, хотя и со многими оговорками. В своей научной трилогии «Пушкин и русские романтики», «Пушкин и проблемы реалистического стиля», «Реализм Гоголя» Гуковский совершил своего рода путь от марксизма к гегельянству, выстроив всецело телеологическую модель истории русской литературы. Под традиционную историко-литературную схему «классицизм — романтизм — реализм» он подвел триаду «государство — личность — народ», в которой народная литература реализма естественным образом выступает в роли диалектического синтеза двух предыдущих стадий.

Среди его учеников — Ю. М. Лотман, И. З. Серман и др.