Где-то на болотах кричали журавли. Крик этот не был резок или тороплив, нельзя было назвать его и трубным кличем. В нем был какой-то русалочий полувопль, таинственный и печальный, невольно уносящий воображение в мир полузабытых сказок детства.
Да и все из моего окна виделось мне здесь сказочным. И поленницы березовых дров, сложенные у стен задымленных бань, заросшие вместе с банями высокой крапивой. И округлые, еще свежезеленые стожки, похожие на островерхие шлемы былинных витязей. И бесконечные изгороди-прясла с белобокими сороками на березовых кольях. И мягкий голос рожка, искусно закрученного из длинного берестяного ремня. Того самого старинного рожка, которым здешний пастух до сих пор скликает разбредшуюся по лесным тропам скотину.
Леса, в какую сторону ни глянь: черные, отвесные, с белыми мазками берез, с малинниками, с россыпями рыжиков по опушкам, боры-брусничники, боры-моховики, журавлиные топи. (Е. Носов.)
Где-то на болотах кричали журавли. Крик этот не был резок или тороплив, нельзя было назвать его и трубным кличем. В нем был какой-то русалочий полувопль, таинственный и печальный, невольно уносящий воображение в мир полузабытых сказок детства.
Да и все из моего окна виделось мне здесь сказочным. И поленницы березовых дров, сложенные у стен задымленных бань, заросшие вместе с банями высокой крапивой. И округлые, еще свежезеленые стожки, похожие на островерхие шлемы былинных витязей. И бесконечные изгороди-прясла с белобокими сороками на березовых кольях. И мягкий голос рожка, искусно закрученного из длинного берестяного ремня. Того самого старинного рожка, которым здешний пастух до сих пор скликает разбредшуюся по лесным тропам скотину.
Леса, в какую сторону ни глянь: черные, отвесные, с белыми мазками берез, с малинниками, с россыпями рыжиков по опушкам, боры-брусничники, боры-моховики, журавлиные топи. (Е. Носов.)