На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырышки, вылезали из глаз и тут же засыхали.
Учиться читать совершенно не к чему, когда мясо и так пахнет за версту.
«А» он выучил в «Главрыбе» на углу Моховой, а потом и «Б» — подбегать ему было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер.
Он размахнулся и комком ударил наобум в стекло, в надежде, что это вторая дверь.
Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бо́ка же как будто не было, бок сладостно молчал.
Пес приоткрыл правый томный глаз и краем его увидел, что он туго забинтован поперек боков и живота.
Они напрасно думают, что террор им
Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало. Запах от блюда шел такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой слюной.
На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырышки, вылезали из глаз и тут же засыхали.
Учиться читать совершенно не к чему, когда мясо и так пахнет за версту.
«А» он выучил в «Главрыбе» на углу Моховой, а потом и «Б» — подбегать ему было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер.
Он размахнулся и комком ударил наобум в стекло, в надежде, что это вторая дверь.
Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бо́ка же как будто не было, бок сладостно молчал.
Пес приоткрыл правый томный глаз и краем его увидел, что он туго забинтован поперек боков и живота.
Они напрасно думают, что террор им
Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало. Запах от блюда шел такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой слюной.
(М.Булгаков.Собачье сердце)