Под вечер, осенью ненастной, В далеких дева шла местах И тайный плод любви несчастной Держала в трепетных руках. Все было тихо — лес и горы, Все спало в сумраке ночном; Она внимательные взоры Водила с ужасом кругом.
И на невинное творенье, Вздохнув, остановила их... «Ты спишь, дитя, мое мученье, Не знаешь горестей моих, Откроешь очи и, тоскуя, Ты к груди не прильнешь моей. Не встретишь завтра поцелуя Несчастной матери твоей.
Ее манить напрасно будешь!.. Мне вечный стыд вина моя, — Меня навеки ты забудешь; Но не забуду я тебя! Дадут покров тебе чужие И скажут: «Ты для нас чужой!» Ты спросишь: «Где мои родные?» И не найдешь семьи родной.
Под вечер, осенью ненастной,
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Все было тихо — лес и горы,
Все спало в сумраке ночном;
Она внимательные взоры
Водила с ужасом кругом.
И на невинное творенье,
Вздохнув, остановила их...
«Ты спишь, дитя, мое мученье,
Не знаешь горестей моих,
Откроешь очи и, тоскуя,
Ты к груди не прильнешь моей.
Не встретишь завтра поцелуя
Несчастной матери твоей.
Ее манить напрасно будешь!..
Мне вечный стыд вина моя, —
Меня навеки ты забудешь;
Но не забуду я тебя!
Дадут покров тебе чужие
И скажут: «Ты для нас чужой!»
Ты спросишь: «Где мои родные?»
И не найдешь семьи родной.