Оценивая соотношение выразительного и изобразительного в музыке, надо иметь в виду, во-первых, что они «в музыке обычно существуют не порознь, а вместе». Выражение того или иного настроения или характера может сопровождаться какими-либо изобразительными деталями, а музыкальное изображение не бывает не окрашено в тот или иной эмоциональный тон (это может зависеть от объективных причин: поезд, который везет пионеров к «Зимнему костру», и поезд, под который сейчас бросится Анна Каренина, стучат по-разному; но причины могут быть и субъективными: море у Римского-Корсакова волнуется иначе, чем у Дебюсси, а птицы поют иначе, чем у Мессиана). Во-вторых, выразительность и изобразительность в музыке принципиально неравнозначны: будучи искусством прежде всего выразительным, музыка сплошь и рядом обходится без ясно слышимых признаков изобразительности, но, напротив, сколь бы яркой и важной ни была изобразительная сторона, выразительность остается непременным эстетическим требованием. Так что «уровень изобразительности» может быть и выше, и ниже, но «уровень выразительности» всегда должен быть высок, — иначе это плохая музыка.
Выразить музыка может очень многое: широчайшую гамму настроений (веселье и спокойствие, тревогу и сосредоточенность, возбуждение и глубокую печаль), бесконечное разнообразие человеческих характеров (суровый и шаловливый, капризный и волевой). Сама выражать, то есть обращаться непосредственно к эмоциональной сфере — одна из сильнейших сторон музыки. Она не описывает, как литература, не показывает, как живопись и графика, а в самой себе заключает то или иное настроение, тот или иной характер и тут же передает его слушателю — «заражает» его этим настроением или вызывает в нем «образ» этого характера. Звучание музыки есть строго организованный звуковой поток, адресованный слушателю, и организованность определяется его содержанием — настроением, характером: веселое настроение определит живой темп, мажорный лад, светлый регистр, волевой характер будет передан энергичным ритмом, активной динамикой и т. п. Практически все средства музыки воплощать в себе и вызывать в слушателе эмоциональную реакцию — в этом сила воздействия музыки на человека.
Изобразить музыка может также очень многое. При этом ясно разграничиваются два уровня музыкальной изобразительности — более непосредственный, звукоподражательный и более опосредованный, музыкально обусловленный. Раскаты грома в конце III части «Фантастической симфонии» Берлиоза и выстрелы охотников из симфонической сказки Прокофьева «Петя и волк», многочисленные «колокольные звоны» и «кукования кукушки» в инструментальных произведениях — примеры музыкального подражания звукам самой жизни. Но реальное море никогда не шумит так, как в начале «Шехерезады» Римского-Корсакова, и ни одна птичка не поет мелодию из «Пети и волка» — это музыкальные интерпретации жизненных звучаний. Более того, музыка может изобразить и беззвучные, безгласные объекты — «Богатырские ворота» из «Картинок с выставки» Мусоргского, «Дворцовую площадь» в Одиннадцатой симфонии Шостаковича, «Облака» Дебюсси.
Изобразить музыка может также очень многое. При этом ясно разграничиваются два уровня музыкальной изобразительности — более непосредственный, звукоподражательный и более опосредованный, музыкально обусловленный. Раскаты грома в конце III части «Фантастической симфонии» Берлиоза и выстрелы охотников из симфонической сказки Прокофьева «Петя и волк», многочисленные «колокольные звоны» и «кукования кукушки» в инструментальных произведениях — примеры музыкального подражания звукам самой жизни. Но реальное море никогда не шумит так, как в начале «Шехерезады» Римского-Корсакова, и ни одна птичка не поет мелодию из «Пети и волка» — это музыкальные интерпретации жизненных звучаний. Более того, музыка может изобразить и беззвучные, безгласные объекты — «Богатырские ворота» из «Картинок с выставки» Мусоргского, «Дворцовую площадь» в Одиннадцатой симфонии Шостаковича, «Облака» Дебюсси.