Санька кричал от боли и обиды. - За что, отец? За что? Я же его так любил! Я за ним ухаживал, кормил его внусненьким... Санька метался в горячем бреду. Все тело у него ломило и болело, но больше всего у него болела душа. Его душила обида. Он так и не понял, за что Семилеток так покалечил своего друга. Отец молча сидел в телеге, на которой Саньку везли в ближайшую больницу, и тяжело вздыхал. Подрос его сын, но взрослым так и не стал. Не понял еще, что друзей предавать нельзя, даже если этот друг простой марал. Не понял еще его мальчик, что предательство не прощают. Стыдно было отцу и за себя, и за сына своего.
- За что, отец? За что? Я же его так любил! Я за ним ухаживал, кормил его внусненьким...
Санька метался в горячем бреду. Все тело у него ломило и болело, но больше всего у него болела душа. Его душила обида.
Он так и не понял, за что Семилеток так покалечил своего друга.
Отец молча сидел в телеге, на которой Саньку везли в ближайшую больницу, и тяжело вздыхал.
Подрос его сын, но взрослым так и не стал. Не понял еще, что друзей предавать нельзя, даже если этот друг простой марал. Не понял еще его мальчик, что предательство не прощают.
Стыдно было отцу и за себя, и за сына своего.