К.И. Тюнькин использует салтыковскую лексику в описании апогея его
личного одиночества: «Теперь же, с гибелью журнала, казалось, порвались все
связи, наступила какая-то вселенская оброшенность» [Тюнькин, 1989, с. 534].
Одиночество в художественном плане в творчестве Салтыкова-Щедрина
остается вне поля зрения автора, за исключением цикла «Мелочи жизни», в
котором Тюнькин выделяет два рассказа – «Черезовы, муж и жена» и
«Чудинов», характеризуя их как «повествование о людях, лишенных
естественного права на жизнь, любовь, “свет”», о людях, до того втянувшихся в
«одинокую», не знающую отдыха жизнь, утративших даже «ясное сознание,
живут они или нет» [Тюнькин, 1989, с. 581]. В традициях многих
исследователей К.И. Тюнькин рассматривает рассказ «Имярек» как автобиографический, в котором одиночество героя предстает в свете личных
писательских переживаний [Тюнькин, 1989, с. 593 - 597].
Объяснение:
К.И. Тюнькин использует салтыковскую лексику в описании апогея его
личного одиночества: «Теперь же, с гибелью журнала, казалось, порвались все
связи, наступила какая-то вселенская оброшенность» [Тюнькин, 1989, с. 534].
Одиночество в художественном плане в творчестве Салтыкова-Щедрина
остается вне поля зрения автора, за исключением цикла «Мелочи жизни», в
котором Тюнькин выделяет два рассказа – «Черезовы, муж и жена» и
«Чудинов», характеризуя их как «повествование о людях, лишенных
естественного права на жизнь, любовь, “свет”», о людях, до того втянувшихся в
«одинокую», не знающую отдыха жизнь, утративших даже «ясное сознание,
живут они или нет» [Тюнькин, 1989, с. 581]. В традициях многих
исследователей К.И. Тюнькин рассматривает рассказ «Имярек» как автобиографический, в котором одиночество героя предстает в свете личных
писательских переживаний [Тюнькин, 1989, с. 593 - 597].
Объяснение: