Итак, судьба развела Онегина с лирическим повествователем, но зато далее - и очень скоро! - свела с Ленским.
А вот как Пушкин изобразил типичный характер Онегина и общность его судьбы с тем, что происходило в жизни его современников- лучших из русских дворян, однако не сумевших примкнуть к декабристам. Он не стал от себя приводить оценки политические и социально-психологические. Он как бы удвоил образ Онегина: рядом с ним поставил образ лирического повествователя, который во многом близок герою романа.
Вот что сказано в сорок пятой строфе:
* Условий света свергнув бремя, Я был озлоблен, он угрюм; * Как он, отстав от суеты, Страстей игру мы знали оба: * С ним подружился я в то время. Томила жизнь обоих нас; * Мне нравились его черты, В обоих сердца жар угас; * Мечтам невольная преданность, Обоих ожидала злоба * Неподражательная странность Слепой Фортуны и людей * И резкий, охлажденный ум. На самом утре наших дней. Надо полагать, что разочарованность у Онегина наступила несколько раньше и выражалась острее, чем у лирического повествователя. Вот его собственное признание:
* Сперва Онегина язык * Меня смущал; но я привык * К его язвительному спору, * И к шутке с желчью пополам, * И злости мрачных эпиграмм.
Однако же далеко не все улетучилось из души Онегина, не сгорела она до тла! Он еще упивался созерцанием природы вместе с поэтом. Белые петербургские ночи еще рождали мечтания. И еще не исчезло очарование стихов… Вот они оба стоят на набережной Невы: все тихо, «лишь ночные перекликались часовые», да слышен стук вдали дрожек, и проплывает «по дремлющей реке» лодка. Наконец, в пятьдесят первой строфе еще свидетельство близости этих двух образов: лирический повествователь порывался из России куда-то в неопределенные края -то ли в идеализированный край поэтов и художников,. в прекрасную Италию, то ли в жаркую Африку. И Онегин тогда готов был тоже уехать и полон желания «увидеть чуждые страны». Но путешествие не состоялось: «скоро были мы судьбою на долгий срок разведены». Онегин стал помещиком, а лирический повествователь поэтом. Однако ощущение близости осталос
А вот как Пушкин изобразил типичный характер Онегина и общность его судьбы с тем, что происходило в жизни его современников- лучших из русских дворян, однако не сумевших примкнуть к декабристам. Он не стал от себя приводить оценки политические и социально-психологические. Он как бы удвоил образ Онегина: рядом с ним поставил образ лирического повествователя, который во многом близок герою романа.
Вот что сказано в сорок пятой строфе:
* Условий света свергнув бремя, Я был озлоблен, он угрюм;
* Как он, отстав от суеты, Страстей игру мы знали оба:
* С ним подружился я в то время. Томила жизнь обоих нас;
* Мне нравились его черты, В обоих сердца жар угас;
* Мечтам невольная преданность, Обоих ожидала злоба
* Неподражательная странность Слепой Фортуны и людей
* И резкий, охлажденный ум. На самом утре наших дней.
Надо полагать, что разочарованность у Онегина наступила несколько раньше и выражалась острее, чем у лирического повествователя. Вот его собственное признание:
* Сперва Онегина язык
* Меня смущал; но я привык
* К его язвительному спору,
* И к шутке с желчью пополам,
* И злости мрачных эпиграмм.
Однако же далеко не все улетучилось из души Онегина, не сгорела она до тла! Он еще упивался созерцанием природы вместе с поэтом. Белые петербургские ночи еще рождали мечтания. И еще не исчезло очарование стихов… Вот они оба стоят на набережной Невы: все тихо, «лишь ночные перекликались часовые», да слышен стук вдали дрожек, и проплывает «по дремлющей реке» лодка. Наконец, в пятьдесят первой строфе еще свидетельство близости этих двух образов: лирический повествователь порывался из России куда-то в неопределенные края -то ли в идеализированный край поэтов и художников,. в прекрасную Италию, то ли в жаркую Африку. И Онегин тогда готов был тоже уехать и полон желания «увидеть чуждые страны». Но путешествие не состоялось: «скоро были мы судьбою на долгий срок разведены». Онегин стал помещиком, а лирический повествователь поэтом. Однако ощущение близости осталос