Почему Кронштадтский мятеж столь сильно напугал советское руководство? Почему это выступление было трудно подавить?

В начале марта Советскую Россию облетело невероятное известие: восстал Кронштадт. Это казалось нереальным, ибо балтийские моряки сделались привычным символом Октября, а Кронштадт — образом революционной Балтики. Матрос-балтиец с винтовкой в руке и пулеметной лентой через плечо уже тогда стал излюбленным плакатным героем молодой советской графики. И справедливо, ибо заслуги балтийцев перед Советским государством в годы революции и гражданской войны поистине огромны.
С началом кронштадтского мятежа положение на южном берегу Финского залива еще более обострилось. Главари мятежников понимали, что район Петергоф — Ораниенбаум является для них в стратегическом отношении ключевым, открывая путь к Петрограду и континентальной России. Именно поэтому офицерская часть мятежников так настойчиво добивалась наступательных действий против Ораниенбаума. Активных военных мер не было предпринято, но пропагандистская работа кронштадтцев велась в этом районе весьма энергично. Этому способствовали как географические условия (от Кронштадта до южного берега залива всего несколько часов пути, по льду было проложено несколько хорошо накатанных дорог), так и наличие нескольких телеграфных и телефонных линий, которые не сразу оказались перекрытыми.
Главари мятежа были арестованы на рассвете 3 марта. К 4 марта стало ясно, что мятежный Кронштадт оказался в полной изоляции. Отныне главари «ревкома» могли рассчитывать только на собственные силы или на помощь закордонной контрреволюции.
Власти готовились силой оружия подавить восстание. Уже утром 3 марта во все части, на корабли Балтфлота был направлен приказ, в котором всем комиссарам предписывалось находиться на местах; запрещались собрания в присутствии посторонних лиц; всех замеченных в агитации против советской власти предлагалось арестовывать. Власти приняли меры, чтобы изолировать Кронштадт от внешнего мира, закрыть доступ в Петроград морякам и красноармейцам Кронштадта. Попытки кронштадтцев доставить в Петроград какие-либо сведения о событиях в крепости пресекались. Перлюстрировались все письма, направлявшиеся из крепости и в крепость.
5 марта отдается приказ об оперативных мерах по ликвидации "мятежа". Была восстановлена 7-я армия под командованием М.Н.Тухачевского, которому предписывалось подготовить оперативный план штурма и "в кратчайший срок подавить восстание в Кронштадте". Штурм крепости был назначен на 8 марта. Именно в этот день после нескольких переносов должен был открыться X съезд РКП(б). Это не простое совпадение, а продуманный шаг, предпринятый с определенным политическим расчетом. Подготовка штурма и день его начала держались в секрете, но Ленин в докладе на съезде намекнул, что, возможно, к вечеру 8 марта придут новости из Кронштадта. Советские военные руководители были уверены, что с "мятежом" будет покончено одним ударом. Их мнение разделял и Ленин.
Руководство партии понимало необходимость уступок, в том числе замены продразверстки продналогом, разрешения торговли. Накануне съезда были подготовлены соответствующие документы, с тем, чтобы вынести их на обсуждение. Между тем именно эти вопросы являлись основными в требованиях кронштадтцев. Казалось, возникла основа для переговоров. Однако советское правительство отвергло такую возможность и, более того, принимая под давлением общественных сил решение об изменении внутренней политики, посчитало необходимым упредить этот шаг карательной акцией против тех, кто осмелился открыто выдвинуть от имени народа назревшие требования. Большевики тем самым хотели показать, что у них есть свое представление о том, как должны осуществляться изменения в экономической политике. Вместе с тем они отдавали себе отчет в том, что эти изменения потребуют известных реформ в политической жизни. Расправа над кронштадтцами должна была показать границы отступления в этой области, именно то, что любые политические реформы не затронут основ властной монополии.

Почему большевиков так напугал Кронштадт? Стихийный и неподготовленный мятеж серьезной угрозы не представлял.  Неприемлемыми для РКП(б) были его политические требования, содержащиеся в резолюции, принятой на митинге 1 марта. С этой резолюции все и началось. Собравшиеся 16 тыс. матросов потребовали: установления «свободы слова и печати для рабочих и крестьян, анархистов, левых социалистических партий»; «свободы собраний и профессиональных союзов и крестьянских объединений»; немедленных «перевыборов советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян»; упразднение всяких политотделов, «так как ни одна партия не может пользоваться привилегиями для пропаганды своих идей и получать от государства средства для этой цели»; упразднения «коммунистических боевых отрядов во всех воинских частях, а также на фабриках и заводах разных дежурств со стороны коммунистов»; «снятия всех заградительных отрядов». Через несколько дней восставшие вообще покусились на «святое» – на «диктатуру пролетариата». Кронштадт провозгласил лозунг «Власть Советам, а не партиям!». Требования «За Советы без коммунистов» – не было...
Кронштадт отрицал также «юридическое, моральное и какое угодно право монопольно управлять народом». «Дела идут еще хуже, – говорилось в одном из его обращений, – когда у власти стоит не одна, а несколько партий. Тогда в межпартийной своре за преобладание у руля правления некогда думать и заботиться о трудящихся. А тем временем, как поганые грибы, вырастает рать бюрократов с девизом: «Все для себя, ничего для народа». В сущности, кронштадтцев объявили вне закона, что было санкцией на их безнаказанное уничтожение, за лозунг, с каким совершался в 1917 году октябрьский переворот – «Вся власть Советам».
И это неспроста. Большевистское партруководство, получив контроль над страной благодаря победе в гражданской войне, отнюдь не утратило жажды власти и не желало свободных выборов. На самом деле оно исповедовало марксистскую догму о «диктатуре пролетариата», которая в России свелась к диктатуре правящей партийной верхушки и принципу «демократического централизма», где властную вертикаль создают сверху вниз. Советы в качестве реальных институтов власти, избираемых гражданами на демократических выборах – снизу вверх, – противоречили этому критерию.