Понятие «футлярности» очень широкое. Его смысл наиболее полно раскрывается в «маленькой трилогии» Чехова: рассказах «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». В конце рассказа «Человек в футляре» Иван Иваныч Чимша-Гималайский, только что узнавший о «футлярном человеке» учителе Беликове, говорит: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт, — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор, — разве это не футляр?» То есть футляром можно считать жизнь в суете, по придуманным правилам, подчинение обстоятельствам — обычную человеческую жизнь вообще.
Второй рассказ трилогии продолжает раскрывать тему «футлярности». Иван Иваныч рассказывает о своем брате, который, «сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес ». Казалось бы, он хочет вырваться на природу — освободиться от канцелярской рутины, от того, чтобы писать «ненужные бумаги» и играть «в винт». Что же здесь плохого?
Насторожиться заставляет поглощенность Николая Ивановича Чимши-Гималайского своей мечтой: «Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами». Если сельскохозяйственные книги составляют духовную пищу, значит, духовные запросы человека невелики.
И вот сбылась мечта, цель достигнута. Есть и усадьба, и парк, и крыжовник. Сам Николай Иванович «постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, — того и гляди, хрюкнет в одеяло».
Иван Иванович в конце рассказа «Крыжовник» произносит проникновенную речь о том, что «счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом». То есть счастье как самоуспокоение — это тоже футляр.
Эта мысль служит лишь прологом к третьему рассказу «О любви», который, в отличие от первых двух, не завершается пространной моралью. В финале последнего рассказа трилогии дается описание солнечного утра.
Павел Константинович Алехин, третий рассказчик, повествует о себе — о своей несостоявшейся любви. Он, будучи «кабинетным человеком», занимался сельским хозяйством. Жил в бедности и тяжелом труде. Он полюбил, но не смог и не захотел сблизиться с любимой женщиной. Он рассудил, что кроме того обыденного существования, которое уже есть у его любимой, он Не может предложить ей другого; что, возможно, она его разлюбит — и что тогда? Он разрушит семью и не сможет дать любимой ничего.
Невозможность избавиться от своего футляра — от рамок существования, которые сам же для себя и создал, — в этом, наверно, самый широкий смысл «футлярности», заложенный в трилогии Чехова.
«Футлярный человек» был показан Чеховым в образе учителя географии Ипполита Ипполитыча (рассказ «Учитель словесности»), Серебрякова (пьеса «Дядя Ваня»).
«Футлярные люди» у Чехова не просто смешны, но опасны и вредны. Писатель видел опасность Беликовых в том, что они подавляют все живые проявления, и люди не имеют силы сопротивляться. «Футлярность» порождает страх: «Мы, учителя, боялись его», — говорит Буркин. Оказывается Беликов «держал в руках» не только гимназию, но и весь город долгих пятнадцать лет. «Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Бояться громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, бояться помогать бедным, учить грамоте...» Все живут по правилу «Как бы чего не вышло», все становятся «футлярными людьми».
Второй рассказ трилогии продолжает раскрывать тему «футлярности». Иван Иваныч рассказывает о своем брате, который, «сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес ». Казалось бы, он хочет вырваться на природу — освободиться от канцелярской рутины, от того, чтобы писать «ненужные бумаги» и играть «в винт». Что же здесь плохого?
Насторожиться заставляет поглощенность Николая Ивановича Чимши-Гималайского своей мечтой: «Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами». Если сельскохозяйственные книги составляют духовную пищу, значит, духовные запросы человека невелики.
И вот сбылась мечта, цель достигнута. Есть и усадьба, и парк, и крыжовник. Сам Николай Иванович «постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, — того и гляди, хрюкнет в одеяло».
Иван Иванович в конце рассказа «Крыжовник» произносит проникновенную речь о том, что «счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом». То есть счастье как самоуспокоение — это тоже футляр.
Эта мысль служит лишь прологом к третьему рассказу «О любви», который, в отличие от первых двух, не завершается пространной моралью. В финале последнего рассказа трилогии дается описание солнечного утра.
Павел Константинович Алехин, третий рассказчик, повествует о себе — о своей несостоявшейся любви. Он, будучи «кабинетным человеком», занимался сельским хозяйством. Жил в бедности и тяжелом труде. Он полюбил, но не смог и не захотел сблизиться с любимой женщиной. Он рассудил, что кроме того обыденного существования, которое уже есть у его любимой, он Не может предложить ей другого; что, возможно, она его разлюбит — и что тогда? Он разрушит семью и не сможет дать любимой ничего.
Невозможность избавиться от своего футляра — от рамок существования, которые сам же для себя и создал, — в этом, наверно, самый широкий смысл «футлярности», заложенный в трилогии Чехова.
«Футлярный человек» был показан Чеховым в образе учителя географии Ипполита Ипполитыча (рассказ «Учитель словесности»), Серебрякова (пьеса «Дядя Ваня»).
«Футлярные люди» у Чехова не просто смешны, но опасны и вредны. Писатель видел опасность Беликовых в том, что они подавляют все живые проявления, и люди не имеют силы сопротивляться. «Футлярность» порождает страх: «Мы, учителя, боялись его», — говорит Буркин. Оказывается Беликов «держал в руках» не только гимназию, но и весь город долгих пятнадцать лет. «Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Бояться громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, бояться помогать бедным, учить грамоте...» Все живут по правилу «Как бы чего не вышло», все становятся «футлярными людьми».