Анна все более запутывается, пытаясь разобраться в самой себе и в отношениях к ней Вронского. Она чувствует себя глубоко несчастной и одинокой. Ей представляется, что все осуждают ее, желают ей зла. Даже церковный звон раздражает ее, кажется ложью. Любовь отступает, теперь она считает так: «мы все ненавидим друг друга». «Все вызывало в ней отвращение и злобу и давило ее какой-то тяжестью». Она больше не верит Вронскому: Чего он искал во мне?Любви не столько, сколько удовлетворения тщеславия». Анна приходит к отчаянию: «Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет и гаснет. И помочь этому нельзя».
Анна оказывается на железнодорожной станции без определенного намерения покончить с собой. Судьба словно привела ее снова туда, откуда началась история ее любви к Вронскому. Решение пришло как будто спонтанно: «И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что ей надо делать». Бросившись под поезд, она в то же мгновение «ужаснулась тому, что делала». Но было поздно: «что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину».
Толстой заканчивает линию Анны символическим образом свечи: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».
Анна оказывается на железнодорожной станции без определенного намерения покончить с собой. Судьба словно привела ее снова туда, откуда началась история ее любви к Вронскому. Решение пришло как будто спонтанно: «И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что ей надо делать». Бросившись под поезд, она в то же мгновение «ужаснулась тому, что делала». Но было поздно: «что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину».
Толстой заканчивает линию Анны символическим образом свечи: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».