Пронзительно страшное запустение во всем: «Церкви... с отвалившеюся кое-где штукатуркой... с наклонившимися крестами и разоренными кладбищами»; «как нищие в лохмотьях... придорожные ракиты с ободранною корой и обломанными ветвями; исхудалые, шершавые, словно обглоданные, коровы»; «мужички... все обтерханные, на плохих клячонках»... в церквах, природе, людях, животных, кладбищах... Какая-то всеохватная «обтерханность»! А еще все вокруг необыкновенно уменьшенное, ничтожное, недужное. Причем «ничтожество» и «недуг» выступают в описании крестьянской жизни тесно связанными: «крошечные пруды с худыми плотинами», «деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами», «покривившиеся молотильные сарайчики». На фоне болезненно измельченного деревенского мира единственное, что впечатляет своими размерами, это «зевающие воротища» молотильных сарайчиков «возле опустелых гумен»