В этом стихотворении можно выделить три основных плана. Первый из них — рассказ о реальном трамвае, который проделывает свой необычный путь. Безостановочно мчатся вагоны по рельсам. Реальность сменяется фантастикой. Необычно уже то, что трамвай «заблудился». Символика этого «блуждания» проясняется, когда мы постигаем второй план стихотворения. Это поэтическая исповедь лирического героя о самом себе. Жизнь его во многом совпадает с биографией автора (экспедиции к Нилу, поездки в Париж). И лирический герой, и автор пророчат свою близкую смерть (ее предвидение было характерно для Гумилева). Буквы вывесок (своеобразных знаков революционных лозунгов и транспарантов) наливаются кровью, и на станции
Оба намеченных плана сближаются. В своих духовных исканиях и в своей семейной жизни поэт заблудился так же, как и его трамвай, на подножку которого он вскакивает.
Третий план стихотворения носит философски-обобщённый характер. Жизнь предстает то в буднях («А в переулке забор дощатый...»), то в праздничном сиянии («Мы проскочили сквозь рощу пальм...»), то она выглядит прекрасной, то безобразной, то идет по прямым рельсам, то вращается по кругу и возвращается к своей исходной точке (вновь появляется покинутый ранее Петербург с образами Исаакия и Медного всадника). В эту жизнь важным достоянием входит культурное прошлое, и вот в тексте стихотворения появляется Машенька, то есть Маша Миронова, и императрица из пушкинской «Капитанской дочки» (следует учесть и новую версию исследователя Ю. В. Зобнина о том, что здесь имеется в виду Мария Кузьмина-Караваева, а все стихотворение — реквием по ней).
Все три плана этого стихотворного шедевра удивительно переплетены в единое целое, делая произведение исключительно богатым по содержанию, напряженным по мысли и художественно совершенным по форме.
Оба намеченных плана сближаются. В своих духовных исканиях и в своей семейной жизни поэт заблудился так же, как и его трамвай, на подножку которого он вскакивает.
Третий план стихотворения носит философски-обобщённый характер. Жизнь предстает то в буднях («А в переулке забор дощатый...»), то в праздничном сиянии («Мы проскочили сквозь рощу пальм...»), то она выглядит прекрасной, то безобразной, то идет по прямым рельсам, то вращается по кругу и возвращается к своей исходной точке (вновь появляется покинутый ранее Петербург с образами Исаакия и Медного всадника). В эту жизнь важным достоянием входит культурное прошлое, и вот в тексте стихотворения появляется Машенька, то есть Маша Миронова, и императрица из пушкинской «Капитанской дочки» (следует учесть и новую версию исследователя Ю. В. Зобнина о том, что здесь имеется в виду Мария Кузьмина-Караваева, а все стихотворение — реквием по ней).
Все три плана этого стихотворного шедевра удивительно переплетены в единое целое, делая произведение исключительно богатым по содержанию, напряженным по мысли и художественно совершенным по форме.