Как ни стараются люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жмутся, как ни забивают камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищают всякую пробивающуюся травку, как ни дымят каменным углём и нефтью, — весна остаётся весною даже и в городе. Солнце греет, трава, оживая, растёт и зеленеет везде, где только не соскребли ее; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовят гнезда, и мухи жужжат у стен, пригретых солнцем. Веселы и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не перестают обманывать и мучить себя и друг друга. Таким вот радостным весенним днём (а именно 28 апреля) в один из девяностых годов века в одной из московских тюрем надзиратель, гремя железом, отпирает замок в одну из камер и кричит: «Маслова, на суд!»
Как ни стараются люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жмутся, как ни забивают камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищают всякую пробивающуюся травку, как ни дымят каменным углём и нефтью, — весна остаётся весною даже и в городе. Солнце греет, трава, оживая, растёт и зеленеет везде, где только не соскребли ее; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовят гнезда, и мухи жужжат у стен, пригретых солнцем. Веселы и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не перестают обманывать и мучить себя и друг друга. Таким вот радостным весенним днём (а именно 28 апреля) в один из девяностых годов века в одной из московских тюрем надзиратель, гремя железом, отпирает замок в одну из камер и кричит: «Маслова, на суд!»