Ветви березы за моим окном еле-еле отходили от долгих морозов. Они еще были жесткие, хрупкие, как перекаленный металл. И ветер сквозил в них со звоном. И еще не было птиц, чтобы им вить гнезда в ее густой кроне. Но она оживала. Об этом я узнал однажды утром. К ней подошел сосед. Он пробуравил в ее-стволе длинным буром глубокую дыру. Вбил в кору желобок из нержавеющей стали так, чтобы из него капал сок. И сок закапал. Светлый, как слезы, и чистый, как смерть. Это же не ваша береза, — сказал я соседу. Но и не ваша, — ответил он мне. Да, она стояла за моим забором. Она была не моя. И не его. Была общая или, точнее, ничья, и поэтому он мог ее губить, а я не мог ему запретить.
И еще не было птиц, чтобы им вить гнезда в ее густой кроне. Но она оживала. Об этом я узнал однажды утром.
К ней подошел сосед. Он пробуравил в ее-стволе длинным буром глубокую дыру. Вбил в кору желобок из нержавеющей стали так, чтобы из него капал сок. И сок закапал. Светлый, как слезы, и чистый, как смерть.
Это же не ваша береза, — сказал я соседу.
Но и не ваша, — ответил он мне.
Да, она стояла за моим забором. Она была не моя. И не его. Была общая или, точнее, ничья, и поэтому он мог ее губить, а я не мог ему запретить.