Расставить запятые, поезд вышел в луга и стал виден во всю ширь тихий закат. солнце садилось в травы в туманы и росы и шум поезда не мог заглушить птичьего щелканья. тогда самая молодая женщина запела глядя на закат и глаза ее казались . пела она простую рязанскую песню и кое кто из женщин начал ей подпевать. когда женщины замолкли охотник в обмотках из солдатской шинели сказал в полголоса своему спутнику споем и мы ваня. у одного из них был густой мягкий бас. он лился свободно широко и паустовский и все сидящие в поезде были поражены этим необыкновенным голосам. женщины слушали певцов покачивая головами от удавления; потом самая молодая женщина тихонько заплакала но не кто даже не обернулся в ее сторону, потому что это были слезы не боли и горечи а переполнявшего сердце восхищение.

Поезд вышел в луга, и стал виден во всю его ширь тихий закат. Солнце садилось в травы, в туманы и росы, и шум поезда не мог заглушить птичьего щелканья и перелива в кустах по сторонам полотна.
Тогда самая молодая женщина запела, глядя на закат, и глаза ее казались золочеными. Пела она простую рязанскую песню, и кое-кто из женщин начал ей подпевать.
Когда женщины замолкли, оборванный охотник в обмотках из солдатской шинели сказал вполголоса своему спутнику:
– Споем и мы, Ваня? Как думаешь?
– Ну что ж, споем! – согласился спутник.
Оборванцы запели. У одного был густой и мягкий бас. Он лился свободно, широко, и мы все сидели, пораженные этим необыкновенным голосом.
Как всегда, пение вызывало зримые образы, у каждого свои, разные. У меня голос певца вызвал картину деревенского вечера, затянутого дымком далекого костра, вечерней зари над полями.
Женщины слушали певцов, покачивая головами от удивления, потом самая молодая женщина тихонько заплакала, но никто даже не обернулся в ее сторону, потому что это были слезы не боли и горечи, а переполняющего сердце восхищения.(Паустовский Константин Георгиевич "Во глубине России")