Листва на высоких берёзах ещё зеленела, но заметно побледнела от зноя. Она вспыхивала но солнце, когда его лучики внезапно добивались сквозь сетку токсик веток, только что омытых дождём. Ни одной птицы не было слышно: все примолкли. Лишь изредка звучал голосок синицы, напоминающий звон серебряного колокольчика.
Перед тем как остановиться в этом лесу, я преодолел небольшую осиновую рощу. Я признаться не слишком истину, унылое дерево с бледно-лиловым стволом и серо-зелёной листро, которую она дрожащим ветром раскидывает на воздухе. Не люблю я вечное касание её неопрятных листьев, неловко прицепленных к стеблям. Она бывает хороша, лишь в летние вечера, когда вся листва её облитая жёлтым богрянцем блестит в лучах заходящего солнца. Или в ветренный день, когда она шумно лепечит, что-то стараясь на фоне ясного неба.
Листва на высоких берёзах ещё зеленела, но заметно побледнела от зноя. Она вспыхивала но солнце, когда его лучики внезапно добивались сквозь сетку токсик веток, только что омытых дождём. Ни одной птицы не было слышно: все примолкли. Лишь изредка звучал голосок синицы, напоминающий звон серебряного колокольчика.
Перед тем как остановиться в этом лесу, я преодолел небольшую осиновую рощу. Я признаться не слишком истину, унылое дерево с бледно-лиловым стволом и серо-зелёной листро, которую она дрожащим ветром раскидывает на воздухе. Не люблю я вечное касание её неопрятных листьев, неловко прицепленных к стеблям. Она бывает хороша, лишь в летние вечера, когда вся листва её облитая жёлтым богрянцем блестит в лучах заходящего солнца. Или в ветренный день, когда она шумно лепечит, что-то стараясь на фоне ясного неба.