В этом произведении композитор, знавший, как мало жизни ему отпущено, говорил о том, к чему неотвязно возвращались мысли:
О завершении жизни.
О ее смысле.
О смерти.
О бессмертии.
Две последние части — «Смерть» и «Бессмертие» (№11) — философский эпилог. В этом сопоставлении тленности и вечности, забвения и памяти — глубокая мудрость. В основе музыки последней части — мелодия, которую композитор сочинил в девять лет. Как бы смыкаются здесь начало и конец, детство и бессмертие. Светлая, безоблачная, немного наивная, мелодия вызывает отчетливые ассоциации с финалом Четвертой симфонии Малера. Далее звучание становится величественным, торжественным. Но оркестровое заключение возвращает к «детской» музыке. В движении ровных тихих аккордов словно слышится ход маятника, мерно и неумолимо отсчитывающего уходящее в бесконечность время.
В этом произведении композитор, знавший, как мало жизни ему отпущено, говорил о том, к чему неотвязно возвращались мысли:
О завершении жизни.
О ее смысле.
О смерти.
О бессмертии.
Две последние части — «Смерть» и «Бессмертие» (№11) — философский эпилог. В этом сопоставлении тленности и вечности, забвения и памяти — глубокая мудрость. В основе музыки последней части — мелодия, которую композитор сочинил в девять лет. Как бы смыкаются здесь начало и конец, детство и бессмертие. Светлая, безоблачная, немного наивная, мелодия вызывает отчетливые ассоциации с финалом Четвертой симфонии Малера. Далее звучание становится величественным, торжественным. Но оркестровое заключение возвращает к «детской» музыке. В движении ровных тихих аккордов словно слышится ход маятника, мерно и неумолимо отсчитывающего уходящее в бесконечность время.
Объяснение: