Вчём сходства и различия в произведениях "медный всадник" и "песнь о вещем олеге"

Пушкинский сюжет всё еще плохо изучен. Специальные работы о нем почти неприметны на фоне биографических, текстологических, историко-литературных исследований. Между тем обращение к сюжетике, не говоря уже о ее собственной значимости бы прояснить содержательную сторону некоторых текстов, определить их место в ряду других.

      Так получилось, что была обойдена вниманием «Песнь о вещем Олеге», принадлежащая к числу важнейших, едва ли не ключевых стихотворений Пушкина. Недоуменно-пренебрежительная и, возможно, случайная реплика Б.В. Томашевского: «“Песнь о вещем Олеге” кажется какой-то картинкой, никак с прочим творчеством Пушкина не связанной»[2] — возымела силу авторитетного приговора. Отвергая мнение об изолированности «Песни», мы надеемся показать, что она открывает собой громадный корпус текстов (вплоть до «Медного всадника» и «Сказки о золотом петушке»), реально объединяемых общей сюжетной основой. Этот сквозной пушкинский сюжет — роковая встреча с мертвецом, — в отчетливом, законченном и «моделирующем» виде представленный впервые в «Песни», явится предметом дальнейшего описания.

        Мотив физического, вещественного (не призрачного) движения, «восстания» умершего обычно сливается у Пушкина с мотивом возмездия; в подавляющем большинстве случаев покойник «пробуждается» единственно с целью покарать живого:

И шла молва в простом народе,

Что, обрываясь по ночам,

Они до утра на свободе

Гуляли, мстя своим врагам.

(«Альфонс садится на коня...»)[3]

       И наоборот: дабы отомстить за себя, пушкинский герой должен сначала погибнуть. Неудивительно, что его смерть носит зачастую мнимый или временный — в пропповском смысле — характер: так «умирают» Руслан, сраженный Фарлафом, и Руслан-призрак, Мазепа, Мария Кочубей, черногорцы, отравленная царевна, путешествующие на тот свет Балда, Гвидон, Стамати. Типологически близкая картина обрисована в «Выстреле», где редуцированный мотив гибели метонимизирован: прострелена не голова, а шапка Сильвио — ср. в «Бонапарте и черногорцах». Замещение, в своей основе метонимическое, в этой группе текстов вообще широко используется, распространяется на персонажей и, как на примере Лжедмитрия отметил Р. О. Якобсон, принимает вид инкарнации. Добавим, что убитый перевоплощается обычно в ровесников —Тазита, Наташу («Жених») и в потомков — Марию Кочубей, Владимира Дубровского; ср. различные модификации последнего мотива в «Русалке» и «Песнях западных славян». Замещение, в общем, присоединяется к мотиву временной смерти, и тогда персонаж, заменяющий покойника, наделяется чертами безумия.

        Резюмируя сказанное, необходимо подчеркнуть, что использование приема мнимой гибели позволяет осуществить сюжетную реориентацию образа: мстящая жертва — Мазепа, Стамати, Евгений — может превратиться в преступника[4], а действие обретает симметрическое развитие.

        В качестве варианта сюжета о карающем мертвеце целесообразно рассматривать и сюжет о мстящей статуе, подробно проанализированный P.O. Якобсоном на материале «Каменного гостя», «Медного всадника» и «Сказки о золотом петушке»[5]. «Загробная ревность», на которую указывает исследователь (связавший ее с биографическими обстоятельствами— сватовством и женитьбой Пушкина), —лишь одна из возможных мотивировок конфликта. Совсем другие приводятся в «Утопленнике», «Гробовщике», «Пиковой даме» и большей части остальных текстов. Место и значение обязательного мотива вины проясняются лишь в целостной мифологической и семантической схеме повествования.

      1. Исходный, определяющий элемент сюжетного действия— нарушение одним из персонажей какой-либо нормы поведения, условия, договора; адекватный или же, как правило, результирующий момент нарушения — убийство жертвы и (или) попрание[6], оскорбление праха.

2. Акт возмездия предваряется — всегда маркируемым — внезапным движением мертвой либо безумной головы[7] мстителя. Жертва карает обидчика[8] безумием, смертью или вселяет в него патологический ужас, после чего обычно возвращается в состояние неподвижности или исчезает.

3. Нарушение в принципе тождественно попытке обмануть будущее, изменить должный или предустановленный порядок вещей, то есть судьбу. Это особенно ощутимо в тех весьма многочисленных текстах, где наличествует мотив предреченной гибели. Неотвратимое исполнение пророчества полностью отождествляется с мщением. Соответственно в метафизическом плане карающий мертвец представительствует от небесного Рока. Так, например, предсказание, вычитанное колдуном в «черных книгах», реализуется тогда, когда Голова — посредством Руслана — мстит Черномору. В той или иной форме будущее предсказывается нарушителю в «Полтаве», «Борисе Годунове», «Выстреле», сказках о мертвой царевне, Салтане, Балде и золотом петушке (договор как обращенное предсказание) и в «Утопленнике»: «Суд наедет, отвечай-ка; / С ним я ввек не разберусь».