у меня есть мама на васильковых обоях. а я гуляю в пестрых павах, вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу. заиграет вечер на гобоях ржавых, подхожу к окошку, веря, что увижу опять севшую на дом 10 тучу. а у мамы больной пробегают народа шорохи от кровати до угла пустого. мама знает — это мысли сумасшедшей ворохи вылезают из-за крыш завода Шустова. и когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой, окровавит гаснущая рама, я скажу, раздвинув басом ветра вой: «мама. если станет жалко мне вазы вашей муки, сбитой каблуками облачного танца, — кто же изласкает золотые руки, вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»
у меня есть мама на васильковых обоях.
а я гуляю в пестрых павах,
вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу.
заиграет вечер на гобоях ржавых,
подхожу к окошку,
веря,
что увижу опять
севшую
на дом
10 тучу.
а у мамы больной
пробегают народа шорохи
от кровати до угла пустого.
мама знает —
это мысли сумасшедшей ворохи
вылезают из-за крыш завода Шустова.
и когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой,
окровавит гаснущая рама,
я скажу,
раздвинув басом ветра вой:
«мама.
если станет жалко мне
вазы вашей муки,
сбитой каблуками облачного танца, —
кто же изласкает золотые руки,
вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»