Почему гоголь счетал что для росий нужно в ней высмеять всё дурной

Он хотел показать людям как смешны бывают обманщики, взяточники и тд. 
Конечно эти обманщики не навидели его расказы. Считали их плохими как раз потому что в них была правда.

Когда не стало Пушкина, Гоголь признался, что вместе с Пушкиным исчезло «всё наслаждение» его жизни. Каждую свою строчку Гоголь писал, воображая Пушкина перед собой, каждый значительный шаг своей жизни Гоголь обсуждал с Пушкиным. Поэт и сам был крайне участлив к судьбе Гоголя, дарил ему сюжеты, идеи, заботился о его здоровье, иногда копался и в его бумагах. «Наверху у меня гнездится Гоголь; он обрабатывает свои «Мёртвые души», – писал в 1844 году «побеждённый» учитель Пушкина Жуковский. Да и где ещё было гнездиться новоявленной птице, если не в пушкинском пространстве? Гоголь был востребован Пушкиным, на пушкинскую метафизическую «приманку» он и прилетел сюда из Малороссии. Не была Россия родиной Гоголя, но его родиной стал Пушкин. Точнее – те просторы русского ландшафта, на которых царствовало пушкинское лето, а более всего – пушкинская осень. Но январская морозная метель, разбежавшаяся с берега Чёрной речки, вдруг замела родину Гоголя, и ему на земле Пушкина уже негде было даже присесть. «Что труд мой? Что теперь жизнь моя?..». Потом православный священник Матфей будет требовать, чтобы Гоголь отрёкся от Пушкина: «Он был грешник и язычник». Гоголь молчал, но знал, что Пушкин хоть и язычник, в России от него отречься невозможно. Говорят, Пушкин иногда в отсутствие Гоголя рылся в его бумагах, желая, видимо, узнать: что нового написал Гоголь? И не написал ли чего совсем нового, чужеродного пушкинской стихии, одухотворённой метафорой, художественным образом, поэзией? В России – стране великой литературы – вся природа, можно сказать, была одухотворена метафорой. А Гоголь появился на земле Пушкина будто для того, чтобы смеяться над ней, чтобы высмеять её перед всем миром. За истинные ли её пороки, мешающие совершенству мира, – неведомо. Гоголю предстояло высмеять Русь, т.е. выполнить задачу, непосильную человеку исконно русскому. Наверное, по той же причине и величальную песню, когда для этого наступит час, предстоит сложить поэту-«инородцу». Это – райская задача. А Гоголь был обречён нести адскую ношу – смеяться над родиной. Тому же Жуковскому Гоголь писал из Парижа: «Вся Русь явится в нём (в тексте «Мёртвых душ». – К.Т.). Это будет первая моя порядочная вещь, которая вынесет моё имя. Каждое утро в прибавление к завтраку вписывал я по три страницы в мою поэму, и смеху от этих страниц было для меня достаточно, чтобы усладить мой одинокий день…». Но в том же письме написано: «И мне сделалось страшно скучно. Меня не веселили мои «Мёртвые души», я даже не имел в запасе столько весёлости, чтобы продолжать их. Доктор мой отыскал во мне признаки ипохондрии, и советовал мне развлекать себя». Неужели даже болезнь была послана в качестве принуждения к метафизически необходимому смеху? Без смеха Гоголя не могла обходиться история России. Тот же доктор, убедившись, что у Гоголя уже нет сил «развлекать себя», посоветовал ему поменять место жительства. Гоголь намеревался поехать в солнечную Италию, где, наверное, было бы удобнее взахлёб смеяться над Россией, но «в Италии бушевала холера, карантины покрыли её, как саранча». Пушкина ли, познавшего мистическую холеру в Болдине, так жертвенно провожала безграничная европейская природа, Гоголя ли, колесящего по её просторам, встречала?