У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его произведение, хотя бы оно того и стоило. При появлении VII песни "Онегина" журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв: "Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, - испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже "Евгений Вельский" кажется чем-то похожим на дело {1}. Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят, какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:
Ну как рассеять горе Тани? Вот как: посадят деву в сани И повезут из милых мест В Москву на ярманку невест! Мать плачется, скучает дочка: Конец седьмой главе - и точка! {2}
Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню везут в Москву из деревни!" В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеха, ибо век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (то есть в его заключении). Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, - виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед. Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет уже не новость для публики и что он надоел и ей, как журналистам. Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы "Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - также удерживала меня. Но "Чайльд-Гарольд" стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня родиться.
28 ноября 1830 г. Болдино
1 Евгений Вельский извинения у неизвестного мне поэта, если принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже "Евгения Вельского". (Прим. Пушкина.) 2 Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает. (Прим. Пушкина.)
публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на
которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется,
пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его
произведение, хотя бы оно того и стоило.
При появлении VII песни "Онегина" журналы вообще отозвались об ней
весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не
слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего
романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей
одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий
отзыв:
"Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова,
например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что это
мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава
VII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы нас
не убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, -
испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже
"Евгений Вельский" кажется чем-то похожим на дело {1}. Ни одной мысли в этой
водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной
воззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят,
какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекают
нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:
Ну как рассеять горе Тани?
Вот как: посадят деву в сани
И повезут из милых мест
В Москву на ярманку невест!
Мать плачется, скучает дочка:
Конец седьмой главе - и точка! {2}
Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню
везут в Москву из деревни!"
В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь
никакого успеха, ибо век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на
прежнем месте. Решение несправедливое (то есть в его заключении). Если век
может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут
усовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, не
стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как
понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии,
физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими,
произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны.
Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, -
виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед.
Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет
уже не новость для публики и что он надоел и ей, как журналистам.
Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы
"Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которые
стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что
в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел
было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики.
К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую
пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - также
удерживала меня. Но "Чайльд-Гарольд" стоит на такой высоте, что каким бы
тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня
родиться.
28 ноября 1830 г.
Болдино
1 Евгений Вельский извинения у неизвестного мне поэта, если
принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть
не полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже "Евгения
Вельского". (Прим. Пушкина.)
2 Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика
неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем;
критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает.
(Прим. Пушкина.)