Народные истоки мироощущения некрасова

В стихотворении «О Муза! я у двери гроба!..» умирающий Некра­сов писал:Не русский — взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу...«Ты любишь несчастного, русский народ! Страдания нас породнили», — скажет в конце своего подвижнического, крестного пути в Сибирь некрасовская героиня княгиня Волконская. Среди русских поэтов и писателей Некрасов наиболее глубоко почувствовал и выразил одухотворенную красоту страдания, его очищающую и просветляющую че­ловека силу.В скорбный день кончины Некрасова Достоевский, пи­сатель из чуждого вроде бы стана, не мог уже работать, а взял с полки все три тома его поэзии, стал читать и... про­сидел всю ночь. «В эту ночь, — говорил Достоевский, — я буквально в первый раз дал себе отчет, как много Нек­расов-поэт занимал места в моей жизни... Мне дорого, очень дорого, что он «печальник народного горя» и что он так много и страстно говорил о горе народном, но еще до­роже для меня в нем то, что в великие, мучительные и вос­торженные моменты своей жизни он... преклонялся перед народной правдой всем существом своим... Он болел о стра­даниях его всей душой, но видел в нем не один лишь уни­женный рабством образ, но мог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его, и даже частию уверо­вать в будущее назначение его».Вместе с народом Некрасов очень рано понял и глубоко почувствовал, что на этой земле веселье и радость — за­летные гости, а скорби и труды — неизменные спутники. Некрасов знал и высоко ценил тернистые пути, видел в них источник высокой духовности: «В рабстве ное / Сердце свободное — / Золото, золото, / Сердце на­родное!»   Достоевский тонко почувствовал трепетный нерв, бью­щий в глубине поэтического сердца Некрасова. Радость и красота его поэзии в художественной правде вечных хрис­тианских истин: не пострадавший — не не пре­терпевший скорбей и печалей — не обретет мира в душе. «Прочтите эти страдальческие песни сами, — призывал в «Дневнике писателя» Достоевский. — И пусть оживет наш любимый, страстный поэт. Страстный к страданию поэт!»