Написать свое рассуждение «в ответ» Анненскому: согласиться или поспорить. И. Ф. Анненский
Строго говоря, в драме Горького нет ни обычного начала, ни традиционной развязки. Начало – это пробуждение ночлежки. Вся ночлежка будто родится в момент поднятия занавеса. Ночь давала ее обитателям непререкаемую иллюзию, ночью, во время сна, самое существование этого ада являлось будто химерой.
Я говорил выше о несколько мистическом характере судьбы, которая делает людей бывшими. Прежде судьба выбирала себе царственные жертвы: ей нужны были то седина Лира, то лилии Корделии. Теперь она разглядела, что игра может быть не лишена пикантности и с экземплярами менее редкими, и ей стало довольно и каких-нибудь Клещей и Сатиных.
Конец в пьесе удивительный. Если хотите, это примирение души бывшего человека с судьбой. Судьба берет, конечно, свое: мстя бывшему человеку за бунт, она приобщает к своим жертвам три новеньких. Во-первых, Клещ, который с этого дня не будет уже говорить о честном труде, во-вторых, Татарин. Третья жертва – комическая. Это развенчанный властитель Медведев, который сменил сегодня свисток будочника на женину кофту, становясь тоже бывшим человеком.
Для Луки все люди в конце концов стали хороши, но это тот же Горький: он никого не любит и не полюбит. Даже не самые люди его интересуют. Да и зачем возиться долго с одним и тем же людом, если земля широка и всякого человека на ней много.
Лука любит не людей, а то, что таится за людьми. Скептик и созерцатель, Лука заметил, что на навозе похвалы всякая душа распускается и больше себя показывает. Лука привык врать, да без этого в его деле и нельзя… В том мире, где его носит, без лжи, как без водки, люди не могли бы и водиться.
…Горький приоткрывает нам завесу совсем нового миропорядка – будущего безлюбия людей, то есть их истинной свободы и чистой идейности… Читая его, думаешь не о действительности и о а об этике и будущем.
…Слушаю я Горького-Сатина и говорю себе: да, все это и в самом деле звучит великолепно: «Человек – вот правда!.. Все в человеке, все для человека!» Но гляди, Сатин-Горький, не страшно ли уж будет человеку-то, а главное, не безмерно ли скучно ему будет сознавать, что он – все и что все для него и только для него?