Сережа – сын лесника Степаныча – сидел в конце лодки за кормовиком. Сидел прямо, ловко работая послом, и, как положено капитану судна, зорко смотрел по сторонам, жмуря от нестерпимого солнечного света свои круглые карие глаза – не по-детски сейчас серьезные. Такого буйного разлива давно не помнил даже отец Сережки – бывалый человек, знавший волжскую пойму как свои пять пальцев.
Вертлявая речушка, петлявшая по лугам и к осени чуть ли не совсем пересыхавшая, в весеннее это половодье расхлестнулась на диво широко, затопив и березовуюрощу, и Волчий луг. А ниже деревни она уже по-панибратски обнималась с самой Волгой.
Наша лодка проплывала то мимо тонких осинок, то вблизи одевшихся первой травкой островков, то неподалеку от зарослей тальника, дрожащих под напором упругих струй.
Где-то на гриве крякали, надрываясь, две утки. И когда лодка поравнялась с высоким старым осокором, над нашими головами вдруг застучал дятел.
В ногах Сережки лежало два мешка, туго стянутые сыромятными ремешками. В одном мешке сидел присмиревший барсучишка, в другом – большом, брезентовом – четыре русака. Трех матерых зайцев Сережка час назад.
Сережа – сын лесника Степаныча – сидел в конце лодки за кормовиком. Сидел прямо, ловко работая послом, и, как положено капитану судна, зорко смотрел по сторонам, жмуря от нестерпимого солнечного света свои круглые карие глаза – не по-детски сейчас серьезные. Такого буйного разлива давно не помнил даже отец Сережки – бывалый человек, знавший волжскую пойму как свои пять пальцев.
Вертлявая речушка, петлявшая по лугам и к осени чуть ли не совсем пересыхавшая, в весеннее это половодье расхлестнулась на диво широко, затопив и березовуюрощу, и Волчий луг. А ниже деревни она уже по-панибратски обнималась с самой Волгой.
Наша лодка проплывала то мимо тонких осинок, то вблизи одевшихся первой травкой островков, то неподалеку от зарослей тальника, дрожащих под напором упругих струй.
Где-то на гриве крякали, надрываясь, две утки. И когда лодка поравнялась с высоким старым осокором, над нашими головами вдруг застучал дятел.
В ногах Сережки лежало два мешка, туго стянутые сыромятными ремешками. В одном мешке сидел присмиревший барсучишка, в другом – большом, брезентовом – четыре русака. Трех матерых зайцев Сережка час назад.