Каким предстает перед читателем боярин матвей

Так мы видим, что на первом плане в повести парадирует московский боярин Матвей Андреев, "человек богатый, умный, важный слуга царский и по обычаю русских великий хлебосол".-- Желая охарактеризовать его гражданские доблести, Карамзин говорит, что "когда царю надлежало разобрать важную тяжбу, он призывал себе в боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват по моей совести -- и совесть его была всегда согласна с правдою и совестью царскою. Дело решалось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина; а виноватый бежал в густые леса, скрыть стыд свой от человеков".
Для характеристики же хлебосольства боярина Матвея Карамзин говорит, что каждый двунадесятый праздник поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных людей, сколько их могло поместиться на жилище боярском. "После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: "Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьем за твое здоровье! Сколько капель в наших чарках, столько лет живи благополучно! " Они пили, и благодарные слезы их капали на белую скатерть".
У боярина Матвея была дочь любезная Наталья, составлявшая "венец его счастия и радости"; описывая красоту ее, Карамзин представляет читателю "вообразить себе белизну итальянского мрамора и кавказского снега; он все еще не вообразит белизны лица ее -- и представя себе цвет Зефировой любовницы13, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных". Когда Наталье минуло семнадцать лет или, выражаясь языком Карамзина, "семнадцатая весна жизни ее наступила; травка зазеленелась, цветы расцвели в поле, жаворонки запели -- и Наталья, сидя поутру в светлице своей под окном, смотрела в сад, где с кусточка на кусточек порхали птички, и нежно лобызаясь своими маленькими носиками, прятались в густоту листьев. Красавица в первый раз заметила, что они летали парами -- сидели парами и скрывались парами. Сердце ее как будто бы вздрогнуло -- как будто бы какой-нибудь чародей дотронулся до него волшебным жезлом своим! Она вздохнула -- вздохнула в другой и в третий раз -- посмотрела вокруг себя -- увидела, что с нею никого не было, никого, кроме старой няни (которая дремала в углу горницы на красном весеннем солнышке) -- опять вздохнула, и вдруг бриллиантовая слеза сверкнула в правом глазу ее, потом и в левом, и они выкатились, одна капнула на грудь, а другая остановилась на румяной щеке, в маленькой нежной ямке, которая у милых девушек бывает знаком того, что купидон целовал их при рождении... "
Одним словом, случилось с любезною Натальей вот что: "с небесного лазоревого свода, а может быть, откуда-нибудь и повыше, слетела, как маленькая птичка колибри, порхала, порхала по чистому весеннему воздуху и влетела в Натальино нежное сердце -- потребность любить, любить, любить!! ! <...> Вот вся загадка; вот причина красавицыной грусти -- и если она покажется кому-нибудь из читателей не совсем понятною, то пусть требует он подробнейшего изъяснения от любезнейшей ему осьмнадцатилетней девушки... "
Из всех этих выдержек читатель может в достаточной мере уразуметь, при чем тут старая русская жизнь и древность. --Единственные хоть сколько-нибудь исторические черты заключаются разве только в том, что сентиментальная барышня в духе современниц Карамзина живет в терему, встречается со своим любезным не иначе, как в церкви, и затем этот любезный Алексей Любославский, подкупивши нянюшку, проникает в терем для того, чтобы объясниться ей в любви опять-таки вполне во вкусе 90-х годов столетия. Далее оказывается, что прекрасный молодой человек в голубом кафтане с золотыми пуговицами, сын опального боярина, находится в некотором отношении на нелегальном положении и живет в д