Как в этом фрагменте проявляется своеобразие авторского стиля протопопа Аввакума? Рождение же мое в нижегородских пределах, за Кудьмою рекою, в селе Григорове. Отец мой был священник Петр, мать — Мария, во инокинях Марфа. Отец мой прилежал к питию хмельному, мать же моя была постница и молитвенница, всегда учила меня страху Божию. Я же, увидав однажды у соседа умершую скотину, в ту ночь, поднявшись, долго плакал пред образом о душе своей, помышляя о смерти, что и я умру, и с тех пор привык каждую ночь молиться.
Потом мать моя овдовела, а я осиротел рано, и от своей родни были в изгнании.
Изволила мать меня женить. Я же пресвятой Богородице молился, чтобы дала мне жену к И в том же селе девица, тоже сиротина, беспрестанно в церковь ходила, имя ей Анастасия. Отец ее был кузнец, именем Марко, богат гораздо, а когда умер, после него все перевелось. И она в бедности жила и молилась Богу, чтобы сочетаться ей со мной браком. Так и стало по воле Божией.
<…>
А когда еще был я в попах, пришла ко мне исповедаться девица, многими грехами обремененная, во всяком блуде и разврате повинная, и начала мне, плачась, подробно возвещать в церкви, пред Евангелием стоя. Я же, треокаянный врач, слушавший ее, сам разболелся, изнутри распаляем огнем блудным. И горько мне стало в тот час. Зажег три свечи и прилепил к аналою, и возложил правую руку на пламя, и до тех пор держал, покуда во мне не угасло злое разжжение.
И отпустив девицу, сложив с себя ризы пошел в дом свой зело скорбен; время же близко полуночи. И придя в свою избу, стал я плакать пред образом Господним, так что и очи опухли, и молиться прилежно, чтобы отлучил меня Бог от детей духовных, понеже бремя тяжко, не могу носить. Пал я на землю, и рыдал горько, и забылся лежа.
Не знаю как, плачу, а очи сердечные у реки Волги. Вижу: плывут стройно два корабля золотых, и весла на них златы, и шесты златы, и все золотое. По одному кормщику на них сидят. И я спросил: «Чьи корабли?» И они отвечали: «Лукин и Лаврентиев», — сии были мне духовные дети, меня и дом мой наставили на путь и скончались богоугодно. А после этого вижу третий корабль, не златом
украшен, но разными красотами испещрен, красно, и бело, и сине, и черно, и пестро, ум человеческий не вместит такой красоты и лепоты; юноша светел, на корме сидя, правит; бежит (корабль) ко мне из-за Волги, как проглотить меня хочет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидящий на нем отвечал: «Твой корабль. На, плавай на нем, коли докучаешь, с женою и с детьми». Я в трепете сел и размышляю, что это за корабль и что это будет за плавание.