Однажды мы с отцом отправились на охоту. это было в начале зимы. на закате возле орехового леса собака наконец-то взяла заячий след. сюда, наверное, ещё на рассвете зверь отправился на лёжку. мы подошли к опушке. собака тотчас скрылась в гуще запорошенных снизу снегом деревьев, оцепенелых в вечерней стуже. — станешь вот здесь, на дороге, — отец показал на ряды молодых сосёнок, которые полосой протянулись от леса по полю, вдоль бугра. мороз крепчал. он, видимо, сильно мешал работать гончей альфе: из чащи редко-редко доносился её певучий голос. «динь! » — точно сильно натянутая струна разрывалась в стылом студёном воздухе. и снова надолго ни звука, ни шороха. стоять на месте, переминаться, утаптывать под собой снег надоело. к тому же я начал замерзать: ноги мёрзли, мороз пробирался за воротник, подкрадывался к телу через рукава. отец куда-то скрылся. мне, конечно, было известно, что русак под гончей ходит одним и тем же кругом. «но даже если собака тотчас начнёт гон, — рассуждал я, — разве успеем мы засветло выбрать лаз и дождаться на кругу возвращения зверя? » и я зашагал вниз, вдоль опушки. «ай-яй-яй! » — вдруг заголосило, запело, застонало в лесу. это заливалась альфа. сломя голову я бросился вверх на взгорок. колючий воздух распирал лёгкие. я стремился снова занять пост, с которого только что малодушно дезертировал. но не успел: на умятом мною «пятачке» стоял теперь отец. а мгновением позже мимо меня с прижатыми к серовато-рыжей шерсти чёрными кончиками ушей во весь опор проскакал на гору лобастый, долгожданный русак… пусть живёт!